Жизнь рядовой польской семьи. «Нина»: Польская пост-семья Воссоединение семьи, когда один из супругов гражданин Польши

Фото Legion-Media.ru

Раннее детство

Рождению ребенка поляки всегда искренне радуются. Даже небогатая женщина, которая , никогда от него не откажется. В воспитании ребенка участвуют не только бабушки и дедушки, но и дяди с тетями, и прочие родственники. С момента появления в семье малыша начинаются праздники. Сначала отец должен отпраздновать рождение младенца со своими друзьями, потом, когда малыш немного подрастет, устраиваются крестины – большое семейное торжество, на котором собираются все родные.

Дошкольное образование для ребенка выбирают сами родители. Они могут воспитывать его дома самостоятельно, или отдать в сад на полный, а может укороченный день. Но в 6 лет все дети обязаны пройти «нулевой курс» обучения – дошкольную подготовку в детском саду или группе дошкольного образования. В школу они отправляются, уже умея читать и писать.

Учеба

Педагогических систем в Польше много, и каждый родитель может ознакомиться с методиками работы учителей в разных школах. Занятия в начальной школе у маленьких поляков длятся 6 лет. Там дети не только осваивают различные науки, но и . Потом 3 года школьники ходят в гимназию, по окончании которой им предстоит сдать сложные выпускные экзамены. Их отметки влияют на то, где продолжит обучение польский подросток после гимназии: в колледж, лицей или профессиональной школе.

Из лицея можно перейти в высшее учебное заведение без экзаменов. Остальным абитуриентам придется еще раз поволноваться: первый этап экзаменов принимают «свои» преподаватели, второй – незнакомые педагоги из других школ.

Что можно перенять . Польское образование считается одним из самых лучших в Европе. Одно из главных его достижений – возможность выбирать из большого количества вариантов образовательных программ. Очень важно еще и то, что детей с малых лет учат коммуникативным навыкам. Им объясняют, почему люди ссорятся, и как можно .

Отношения со взрослыми

В детях всегда воспитывают уважение к отцу, который считается основным добытчиком и главой семьи, даже если жена зарабатывает гораздо больше. В любой семье и всегда слушаются их. Не так давно в Польше вышел закон «О борьбе с насилием в семье», запрещающий телесные наказания и причинение ребенку душевных страданий.

Несмотря на то, что многие родители говорили, что не представляют себе воспитания без шлепков, выполняется закон неукоснительно. В противном случае представители правопорядка имеют право забрать ребенка из семьи. Впрочем, в большинстве польских семей агрессии нет, с ребенком занимаются все близкие. Даже такие решения, как , или выбор детского сада, принимаются на большом семейном совете.

Что можно перенять. Стараться не унижать своего супруга. Если малыш будет постоянно слышать, что его папа плохой, то у него сложится определенное представление о мужчинах и их роли в семье, которое может помешать ему в дальнейшей жизни.

А потому что патриоты

То, что Польша – самое лучшее место на свете, дети слышат постоянно. Несмотря на то, что поляки любят иногда поругать некоторые особенности национального быта, свою страну они любят искренне, гордятся своим языком и культурой, и передают этот патриотизм детям. В каждой семье хранятся семейные реликвии, портреты предков. Родители охотно рассказывают малышам об их прапрадедушках и прапрабабушках, а остальные родственники с удовольствием дополняют рассказ, слушая польскую музыку и поедая традиционные польские блюда – своей кухней поляки тоже очень гордятся.

Что можно перенять. Научить детей отделять действия политиков от . Рассказать, что не всеми действиями соотечественников можно гордиться, и как раз поэтому надо вести себя достойно, чтобы окружающие с уважением относились к представителям вашей национальности.

Фото Legion-Media.ru

Раннее детство

Учеба

Отношения со взрослыми

А потому что патриоты

Количество детей зависело от продолжительности брака: до конца XVIII века он длился примерно 15 лет. Поскольку в Польше умирало 30-35% новорожденных, а до взрослого возраста доживала лишь половина детей, в семьях было в среднем по шесть отпрысков. Например, жившая в XVII веке Эльжбета Друшкевичова из Порадовских (Elїbieta z Poradowskich Druszkiewiczowa) за 17 лет произвела на свет 11 детей, однако до совершеннолетия дожили лишь пятеро. Снизить младенческую смертность позволило улучшение гигиенических условий и прогресс медицины в XIX веке. В целом, в эпоху, предшествовавшую разделам Польши, женщины выходили замуж немного раньше, чем на Западе, существеннее была разница в возрасте между супругами, а в браках рождали больше детей, что было вызвано, в частности, редким использованием средств контрацепции (что не означает, что о них вообще не знали).

Историк Жан-Луи Фландрен отмечает в своей книге «История семьи», что в XVII веке во Франции при самом высоком показателе рождаемости в Европе (женщины не кормили грудью и могли быстро забеременеть вновь) наблюдалась самая высокая младенческая смертность. В Польше услугами кормилиц пользовались реже, чем во Франции, это было доступно лишь состоятельным слоям населения. Одновременно можно говорить о том, что подход родителей к детям был разным: о любви свидетельствуют лирические трены Яна Кохановского (Jan Kochanowski), надгробия и эпитафии умершим дочерям и сыновьям, а о желании избавиться от них -- практиковавшаяся магнатами отправка отпрысков на воспитание к бабушкам и дедушкам.

С XVIII века детство в семьях городских жителей заканчивалось, когда ребенок в шесть-семь лет «отрывался от юбки» матери. Детей крестьян и бедных мещан в этом возрасте отправляли работать. И это еще не все. «По данным последних исследований, в крупных польских городах бывали случаи сексуального насилия против детей, их принуждали к проституции, доходило даже до инцестов. Атмосфера агрессии, насилия, принуждения развращала несовершеннолетних и закрепляла равнодушие к подобным явлениям в обществе», -- рассказывает профессор Кукло.

Кроме того, частым явлением в Польше были убийства новорожденных и аборты. О детоубийствах упоминают уже законы XIV века, из различных документов следует, что в XVI- XVII веках в Варшаве и Львове детоубийцы составляли 10-12% от всех осужденных, а в Гданьске этот процент был еще выше. Чаще всего в убийстве младенцев обвиняли девушек из прислуги. Положение детей, рожденных вне брака (в деревнях 1-4%, в городах -- до 15%), было совсем незавидным. Поскольку работающие матери не могли заниматься ребенком, они часто сдавали его в приют (варшавская больница Младенца Иисуса в 60-е годы XVIII века принимала до 400 подкидышей в год, а в 80-90-е годы - 700-800). Судьба незаконнорожденных улучшилась только с приходом эмансипации женщин в конце XIX века.

В период позднего средневековья в Гданьске мужчины, не желавшие вступать в брак, представали перед судом и платили налог на холостяков. Церковь и государственные власти видели в браке фундаментальную ценность, поскольку он гарантировал относительную стабильность и упорядоченность жизни. Брак и дети считались также своего рода страховкой на старость. Между тем, представление о семье, состоящей из нескольких поколений и мирно живущей на одной территории, - это очередной миф.

Габриэла Пузынина писала: «Когда мои родители ждали первого ребенка, мой отец, во всем чрезвычайно систематичный, пошел к доктору Лейбошицу, прося его о подробном предписании, как содержать ребенка с точки зрения гигиены, на что Лейбуня ответил со всей серьезностью: «Сударь! Главное правило: пусть будет глупым, но здоровым». На самом деле, конечно, не это было главным принципом ухода и раннего воспитания дворянских детей.

Многое в том, что относится к рождению и воспитанию ребенка, зависело от семьи. Например, даже в отношении того, насколько радостно ждали ребенка. Количество детей, материальный достаток семьи влияли на то, насколько желанным будет ребенок. Рождение Габриэлы Пузыниной, например, принесло некоторое разочарование родителям, потому что она была третьей дочкой, которые рождались друг за другом. Правда, как она пишет, она нисколько не ощущала последствий этого разочарования. Родители Габриэлы Пузыниной часто баловали также и младшего ребенка, дочь «Бенъяминку». Вообще, как правило, у польской шляхты было по многу детей; единственный ребенок всегда в воспоминаниях отмечается как особый редкий случай.

Часто кроме родных детей в семье воспитывались (временно или постоянно) и другие дети - двоюродные братья и сестры, дети родственников, приемные дети. Это было связано с семейными обстоятельствами - родственники могли воспитывать осиротевших детей, а также с ситуациями, когда для того, чтобы ребенок получил лучшее образование, его отправляли жить в другую семью - семью родственников или знакомых. Например, Эва Фелиньская с шести лет жила постоянно в доме своих родственников - сначала у одной тетки, потом у другой - т.к. только таким образом она могла учиться - сначала у учителя, потом у гувернантки. Ее двоюродные братья жили у ее матери, своей тетки, потому что учились в гимназии в этом городе. После ареста и высылки Эвы Фелиньской ее детям, особенно младшим, тоже пришлось искать пристанища у родственников, у которых они и воспитывались. В воспоминаниях Габриэлы Пузыниной есть упоминание о том, что ее дядя заботился о воспитании сирот, оставшихся после смерти его брата.

Отец, как правило, играл в жизни ребенка гораздо меньшую роль, он был занят важными делами вне дома, гораздо меньше общался с детьми и олицетворял в семье высшую власть. Но всё же глава семьи не был чем-то совсем далеким - Феликс Фелиньский пишет, как после злоключений и скитаний во время восстания они были счастливы «после столько пережитого оказаться в объятиях любимого папы». Каждое Рождество на сам праздник и именины матери отец, Герард Фелиньский, который жил в другом городе и служил чиновником, всегда выбирался к семье и проводил с ними праздники. Некоторые отцы посвящали много времени семье - например, Габриэла Пузынина пишет о своем дяде Константине Тизенгаузе, который все свое время посвящал науке и воспитанию детей, занимался с сыном орнитологией и энтомологией. Корзон вспоминает, как отец рассказывал ему о его деде, который служил в Пятигорском полку, о знаменитых войнах и битвах прошлого, о Грюнвальде и т.д.

Бывало так, что ребенок чувствовал себя «сиротой в собственном доме» - например, когда он не был родным и просто воспитывался там. Так описывает свое состояние в доме тетки Эва Фелиньская, особенно поначалу, когда она попала одна в семью, где уже сложились определенные отношения детей и родителей, где никто не оказывал ей внимания, так необходимого ребенку. Единственной близкой душой для нее в то время была служанка, которая жалела маленькую девочку. Часто дети имели хорошие отношения со слугами - но оставаясь в рамках своего положения.

Как правило, ребенок никогда не был в центре внимания взрослых, посторонние взрослые только по доброй воле и особому складу характера проявляли внимание к детям. Часто дети были для взрослых источником определенного развлечения - те же рисунки, танцы, выступления, когда они показывали свои успехи в освоении наук и искусств. Детей ограничивали - даже в отношении еды - им нельзя было пить чай, кофе, во время еды вообще нельзя было пить. При этом дети считались частью семьи, хотя и не занимали в ней центрального места.

От того, кто ближе всего общался с ребенком и непосредственно занимался его воспитанием, зависело, от кого он воспримет важные представления о жизни, нравственные принципы, представления об отношениях между людьми и т.д. В это время, в конце XVIII-начале XIX века, во время Просвещения и романтизма, воспитанию человека уделялось большое внимание. Просветители видели в воспитании решающий фактор, определяющий характер общества, залог прогресса. Конечно, не все дворяне воспринимали, хотели и имели возможность применять эти высокие принципы в воспитании собственных детей, но это повлияло на общую тенденцию и подход к детям. Фелиньский, который много внимания уделил общим рассуждениям о воспитании детей, описал педагогические убеждения своей матери. С ее точки зрения, цель воспитания - образовать добродетельного и полезного члена общества. Следовательно, в таком случае большое значение уделялось нравственному воспитанию, формированию идеалов, религиозному воспитанию. Средства были разными, конечно, и не всегда это были поучения.

Многие мемуаристы пишут о том, что их воспитатели больше повлияли на них собственным примером, чем словами. Особая роль и место в обществе предназначалась для мужчины, совершенно отличная - для женщины. В соответствующем духе по-разному воспитывались мальчики и девочки. Назначение женщины - быть женой и матерью, поэтому все, даже - образование, которое давали девочке, было направлено на то, чтобы она стала хорошей партией для женитьбы. В психологическом плане воспитатели считали, что женщина должна выполнять пассивную роль, оставаться в тени, быть скромной, заботливой, целомудренной. «Самая счастливая женщина - та, о которой меньше всего говорят» - это была излюбленная максима моей матери», - писала Габриэла Пузынина. В будущем мужчине же главным считалось привить навыки самостоятельности, активности, даже агрессивности. Не забывались при этом и нравственные принципы, основы христианской этики, дворянский кодекс чести. Польское дворянское воспитание отличалось национализмом, особенно в условиях конца XVIII - начала XIX века, отсутствия у Польши государственности. Все эти настроения господствовали среди взрослых, а детям их помогали усвоить, кроме собственных примеров окружающих взрослых, книги, особенно исторические, рассказы, проповеди, прививаемое уважение к польскому языку, национальной литературе.

Отдельная важная тема - это наказания. Существовали и применялись телесные наказания - розги, битье по рукам (по-польски - «іapa»). К девочкам они применялись крайне редко, только в случае особых проступков, к мальчикам же - в порядке вещей, хотя не ко всем - Фелиньский пишет, что дома его били розгами только один раз (в отличие от школы). Многие пишут, что воспитатели обращали внимание на причину проступка, степень его сознательности и т.д.

Мемуаристы упоминают поучительные наказания, например, Эву Фелиньскую за то, что она поздно встает и не просыпается с первого раза наказали тем, что ее спящую, в одной ночной сорочке, вынесли вместе с одеялом во двор, где около полудня она, наконец, проснулась. Такое наказание произвело на девочку сильное впечатление. Массальский пишет о том, что за многочисленные шалости его и брата родители грозились отдать в рекруты, и один раз даже начали «исполнять» угрозу, собрали их в дорогу, надели курточки, запрягли лошадей, а потом по просьбе матери отменили наказание. Массальский пишет, что потом это пророчески сбылось с его братом после раскрытия общества филаретов, его действительно отдали в солдаты.

Встречались и избалованные дети. Габриэла Пузынина упоминает одного своего двоюродного брата, который был единственным сыном вдовы, не способной применять к нему твердость, он торговался с матерью и требовал вознаграждения даже за то, чтобы пить горькое лекарство. Удивительно при этом, что он вырос неплохим человеком, потому что от природы был добрым и впечатлительным, и такое попустительство матери не очень испортило его. Некоторые родители проявляли излишнее внимание к своим детям, даже когда те подрастали, например, та же Пузынина вспоминала комичные ситуации, когда на балу заботливая мамаша кричала своим уже взрослым детям, чтобы они не пили холодный лимонад и не ели мороженое после танцев, а то заболеют, и грозила им за это розгами.

Особого рассмотрения заслуживает вопрос религиозного воспитания. Оно прививалось в семье, с самых ранних лет. Мать, бабушка, воспитатели учили детей катехизису, рассказывали истории из Библии, житий святых. Для некоторых детей, особенно девочек, это было чем-то преобладающим, именно эти рассказы занимали все их воображение. Феликс Фелиньский вспоминал, как мать рассказывала им о загробной жизни и бессмертии души, когда во время прогулки они случайно встретили похоронную процессию - хоронили знакомую им старушку-крестьянку. Дети читали молитвы утром и перед сном, по воскресеньям и праздникам посещали храм (что интересно, многие из мемуаристов, прочитанных нами, жили в местностях, где единственным более-менее доступным храмом была униатская церковь). Бывало, что и в воскресенье детей не отвозили в церковь, а проводили домашнее богослужение. Мальчики (Фелиньский, Зан, Корзон) прислуживали на мессах. Интересно проследить религиозные взгляды маленького Тадеуша Корзона, который родился в 1839 году - году отмены церковной унии. Он пишет, что многие его родственники и знакомые болезненно восприняли это событие, хотя в быту он не помнит заметных различий православных от католиков, если и те, и те были, на его взгляд, поляками. Большое впечатление на детей оказывали службы, особенно праздничные.

Еще одна тема, которую нужно рассмотреть для полной картины домашнего воспитания - это, собственно, сам дом и округа, которые составляли почти весь детский мирок до лет 8-10, до того, как дети отправлялись в школу. Авторы мемуаров провели свое детство либо в имении, либо в городе. Почти ни у кого из них не было даже такой роскоши, как собственная комната, чаще всего они делили ее по крайней мере с еще одним ребенком, близким им по полу и возрасту, иногда с несколькими детьми, иногда с няней, иногда даже с кем-то из взрослых членов семьи. В тех шляхетских усадьбах, где дети учились дома, была специальная комната для занятий, но бывало, что дети спали, играли и занимались в одной и той же комнате. Например, Эва Фелиньская так описала «среду обитания» в Голынке: «Так называемая детская, пристроенная в углу дома в виде крыла, служила нам для учебы, и одновременно была спальней моих двоюродных сестер и гувернантки. Две железные кровати, на которых спали сестры, были отгорожены картонной ширмой с цветами чудовищных размеров на белом фоне. Кровать гувернантки стояла возле противоположной стены. Середину комнаты занимал большой деревянный стол <…> Что касается меня и детей гувернантки, то мы только днем собирались в детской для совместной учебы, а на ночь уходили в новый флигель, где мы занимали две комнаты, и там оставались под присмотром старой Понтус, которая вынянчила всех детей дяди и тети, а при них вырастила и собственных, и на старости доживала свой век на чужих хлебах».

В детской могла стоять детская мебель - шкафчик, комод или сундук с детской одеждой, шкаф с детскими книгами, какими-то детскими вещичками, игрушками. Не все дети могли похвастаться большим количеством личных вещей. Комната матери часто находилась возле детской для того, чтобы она могла лучше следить за процессом их воспитания, но так было не всегда, дети могли жить и отдельно, в каком-нибудь флигеле или на верхнем этаже. Комната главы семьи, особенно кабинет, была особой территорией, куда не положено было ходить детям, особенно маленьким. Зато в их распоряжении был двор, сад, у некоторых девочек был свой участочек земли, свой маленький садик. Можно было ходить гулять в лес, в поле, на реку. В городе дети тоже могли гулять, но, например, девочки из семьи Гюнтеров узнавали жизнь города только из окон дома или экипажа, и гуляли только с взрослыми, в парках, по аллеям, а Корзон в детстве знал каждый уголок Минска и его окрестностей, где он играл сам и с друзьями.

Таким образом, в жизни ребенка из шляхетского сословия семья играла очень важную роль. Несмотря на существование нянек, гувернанток и гувернеров, с которыми дети могли проводить большую часть времени, дети и родители все же достаточно много и тесно общались. Вполне возможны были доверительные отношения между родителями и детьми, и ребенку, как правило, уделяли внимание (хотя и не такое, как сейчас, в современном обществе). Дети, однако, никогда не были в центре внимания или на первом месте для взрослых. Их выделяли в отдельную группу, и существовали определенные правила для этого детского мирка, у детей были свои права и обязанности и свое место в этом обществе.

Патрик Кингсли

Марцин и Сильвия Баняк с дочерьми Амелией и Ольгой возле своего дома в Нова Гута, Краков. Фотограф: Дэвид Ливен

«Точно - здесь» - одной рукой Марцин держит свою четырехлетнюю дочь, а другой указывает на пустую клумбу. Я не понимаю, на что я должен смотреть. Из грязи торчат только пеньки – обрезанные ветки розовых кустов. Марцин чувствует мою растерянность и пробует ещё раз. Он оборачивается и указывает на другой бесплодный участок земли. "А может - это здесь" - говорит он.

Независимо от того, что «это» было, его там больше нет. И, как Марцин, наконец, объясняет, - с полным на то основанием. Мы стоим на улице около его дома в Нова Гута, пригороде Кракова, и где-нибудь здесь, или, возможно, там, когда-то стояла огромная статуя Ленина.

Прошлые несколько лет были эрой перемен и для города и для Баняков. Нова Гута, или "Новый Металлургический комбинат", был построен на пустом месте в 1949 году новым коммунистическим правительством. Здесь должны были жить 30 000 рабочих завода, который дал городу своё имя; в течение многих десятилетий Нова Гута, город огромных серых многоквартирных домов и широких дорог, считали символом социалистического градостроительства, вызовом соседнему религиозному, академическому Kракову. Сам металлургический комбинат назвали в честь Ленина. Центральная площадь, если смотреть на неё сверху, была распланирована в форме советской звезды. И какое-то время здесь не было ни одного костёла.

Для Марцина забавно вспоминать все это, тем более, что Польшу теперь считают успешной капиталистической страной. В старых административных корпусах завода теперь располагаются два банка - Polski и Deutsche. Стоимость квартиры, которую он и его жена Сильвия купили шесть лет назад за, приблизительно, 100 000 злотых (22 000£), утроилась. Польша была единственной страной в Европе, избежавшей спада во время глобального финансового кризиса. Та статуя Ленина была демонтирована и послана в Швецию, где она сейчас демонстрируется в тематическом китч-парке; а центральная площадь переименована в честь Рональда Рейгана. Металлургический комбинат, численность его рабочих сократилась до 2000, был приватизирован в 2003 г. И теперь есть костёлы. "Костёлов больше чем школ" шутит Марцин.

Баняки переехали сюда шесть лет назад. Тогда семья состояла из Сильвии, сейчас ей 34, клерка в местном совете, и Марцина, 33-х лет, подающего надежды музыкального критика. Два года спустя родилась Амелия, затем Ольга. Сильвия взяла длительный отпуск по уходу за детьми, но этой зимой она уже собирается вернуться на работу. Марцин, до того как он потерял работу в 2008 году, вел программу на Радио Краков. Сейчас он работает в отделе по связям с общественностью польского издательства.

Баняки согласились на то, чтобы я пожил у них четыре дня в середине марта, чтобы немножко познакомиться с жизнью в пригороде. Но только когда в субботу, я приехал к ним, я понял, насколько щедрым был этот жест гостеприимства. У них едва хватало места для четверых, а тут еще неизвестный гость.

Квартира Баняков - меньше 50 кв. м., и состоит из четырех небольших комнат – кухня, детская для детей, ванная и гостиная. Технически, у них нет спальни. Ночью они раскладывают два дивана как кровати, а во время моего пребывания, они все спали в детской. Я был удивлен, но Марцин сказал, что такая обстановка довольно обычна для семей, живущих в квартирах. Некоторые из их соседей обходятся только 30-ю квадратными метрами, польское жильё, в среднем, одно из самых маленьких в Европе. Многие семьи используют диван-кровати и, как у Баняков их ванные не всегда вмещают ванну.

"Моя мечта - жить в своём доме" говорит Марцин. Он всегда жил в квартирах, даже во Влощова, маленьком сельском городке, где они с Сильвией росли. Но скоро, может быть, его мечта исполнится. В нескольких милях от Kракова, на опушке леса стоит небольшой серый незаконченный дом. Если всё сложится удачно, то, к концу года Боняки будут жить в нем. Они купили землю четыре года назад за 80 000 злотых (приблизительно 17 000£). В то время, они рассматривали свою покупку только как инвестицию; они перепродали бы участок нетронутым, после того как его стоимость выросла бы вдвое. Но цены на квартиры в Нова Гута резко выросли, 300 000 злотых за всего лишь 60 кв. м. и они поняли, что построить собственный двухэтажный дом было бы не намного дороже.

Это был тяжелый труд, и большой финансовый риск. "Мы не ездим в отпуск"- говорит Марцин -"Мы не покупаем машину". Их родители дали им немного денег, и большую часть работ семья выполняет самостоятельно.

Семья в гостиной. Фотография: Дэвид Ливен

За время моего недолгого пребывания, Сильвия приготовила множество польских деликатесов, которые заставили бы замолчать любого, у кого были какие-нибудь сомнения относительно центральноевропейской кухни: pierogi (вареники), twarog (блюдо из мягкого, сладкого сыра), barszcz (борщ, иногда с рожью [так в тексте. Примечание переводчика, perevodika .ru ] и колбасками), placki ziemniaczane (картофельные оладьи), smalec (смалец – свиной лярд), gyros (слоёный греческий салат), и rosot (куриный суп, традиционное воскресное блюдо). Но Сильвия предпочитает не фотографироваться на кухне. Она не хочет чтобы её считали типичной польской домохозяйкой. Она надеется вернуться к работе. Но большинство польских женщин не имеют такой проблемы выбора, какая мучает Баняков: многие работодатели находят кучу оправданий для того чтобы не иметь в своём штате молодых матерей. У Сильвии, в этом отношении всё хорошо, она работает на местный совет, но в частных фирмах положение более дискриминационное. " Я знаю женщин, которые боятся иметь детей, потому что они могут потерять свою работу" говорит Марцин. Одна знакомая, фармацевт, была уволена после рождения ребенка, потому что ее босс считал, что она будет слишком утомлена чтобы хорошо выполнять работу. Пособий на ребенка в Польше фактически не существует. Государство выдаёт семьям одноразовое пособие в 1,000 злотых (220£) при рождении, и плюс власти Кракова добавляют для своих жителей. Но постоянных выплат нет.

Так что Боняки считают каждый грош. Они почти никогда не ходят куда-нибудь поесть – большинство ресторанов слишком дороги, да и в супермаркете цены взлетают вверх. Амелия, Марцин и я ходим по магазинам в местном «Lidl» (сеть супермаркетов со скидками. Примечание пререводчика, perevodika .ru ), который семья посещает приблизительно три раза в неделю. На еду они тратят около трети своего семейного дохода, и Марцин немного беспокоится, потому что, как он говорит, цены на некоторые продукты выросли вдвое за последний месяц. Он берет пакет сахара, который стоит 5 злотых (1,10£). Месяц назад он стоил чуть больше 3 злотых (65 пенсов); теперь, в некоторых местах, он стоит больше 7 (1,50£). Польша избегла спада, главным образом, потому что средний класс, находящийся на стадии становления, продолжал покупать. Но Марцин задается вопросом: как долго, с ростом цен, это будет продолжаться. "Я волнуюсь, что начнутся забастовки, потому что, если цены будут продолжать расти, это будет очень тяжело для большинства людей".

Работает Марцин в Wydawnictwo Literackie, интеллектуальное издательство, связанное с такими польскими литературными гигантами, как Чеслав Милош, Рышард Капущинский и Витольд Гомбрович. Марцин наслаждается этим – "Мы поддерживаем польскую литературу, и именно поэтому мне нравится работать там", но работа в издательстве это не первое его занятие. Он был свободным музыкальным критиком и журналистом в течение нескольких лет, прежде, чем в 2006-м получил постоянную работу на Радио-Kраков, где у него была собственная программа. Но его выдавили оттуда в результате политических комбинаций. Новое центристское правительство премьер-министра Дональда Туска уже было избрано, но правая партия «Закон и Справедливость» все еще руководила государственными СМИ. И тогда Туск сделал популистский жест - сократил польский эквивалент лицензии на телевещание, Марцин говорит, что «Закон и Справедливость» попыталась привлечь внимание к финансовой стороне этой меры, уволив местных телерадиожурналистов. Марцин был одной из жертв.

Сейчас он зарабатывает 4 400 злотых в месяц (приблизительно 960£) на своей работе по связям с общественностью. Больше 300 злотых идут на налоги, около 600 - к их пенсии, и 300 - на медицинское страхование, на остальные семейные расходы остаётся 3 000 злотых (650£). Одна треть из этого идет на продукты, одна пятая - на газ и воду, большая часть оставшегося - на новый дом. Взносы за детский сад Амелии обычно составляли около 300 злотых, но недавно правительство начало субсидировать почти всю сумму. Но, как бы то ни было, Баняки волнуются по поводу правительственных планов. В настоящее время поляки платят большую часть своих пенсионных взносов в государственный фонд, а остающиеся 7 % - в частные фонды. Люди с подозрением относятся к плану перечислять ещё больше в государственный фонд. "Многие люди волнуются, что их пенсия будет ниже" говорит Марцин. "Они подозревают, что это - из-за государственного долга".

Дома Амелия и Ольга строят что-то из Playmobil. Выходные полностью крутятся вокруг детей, хотя и Сильвия и Марцин любят читать. Книжные полки в гостиной переполнены польскими переводами Дж. М. Кутзее, Джона Бэнвилла, Дорис Лессинг, Дэвида Митчелла и Кормака Маккарти, а так же книгами некоторых из клиентов Марцина: Игнацы Карповича и Яцека Дукажа. Семейная коллекция компакт-дисков - большая и разнообразная, старый полный каталог «Radiohead» занимает почетное место, а в детской висит плакат с улыбающимся Томом Йорком.

После 1989 года, Нова Гута "считалась трущобой", говорит Марцин, и когда Баняки переехали сюда, их квартира выглядела заброшенной. Сегодня, в доме есть еще надписи на стенах, но место - теперь более обжитое. Стены заново покрашены и девочки-подростки, которые имели обыкновение кучковаться на лестничных клетках, исчезли. Некоторых из них родили, говорит Марцин. "В Польше - много религиозного образования, но никакого сексуального воспитания".

Ma рцин Баняк с Амелией на мессе в деревянном костёле Св. Бартоломея, Могила, Краков. Фотограф Дэвид Ливен

Католицизм - это волнующий вопрос для Баняков и все более и более - для Польши. Во времена коммунизма церковь была местом сбора инакомыслящих. Проповеди ксендзов часто были неявно критическими по отношению к режиму. Приблизительно 95 % поляков все еще идентифицируют себя как католиков, но, говорит Марцин, их число сокращается, особенно среди молодёжи. Им не нравится способ, которым церковь участвует в политике или что она руководит реакционной радиостанцией, Радио-Maрия. Или как она проводит кампанию против презервативов и искусственного оплодотворения. Но, совершенно ясно,что церковь все еще очень популярна. В воскресенье утром Марцин берет Амелию и меня на детскую мессу в костёл, где когда-то Баняки венчались, красивую деревянную церковь в соседнем Могила (Мogila). Когда мы пришли туда, прихожане выходили из дальних дверей здания.

В их гостиной висит распятие, Сильвия религиозна, а Марцин не знает вполне, верит ли он. Он даже не хочет разговаривать об этом, из страха причинить обиду. "Церковь помогла нам выжить во времена коммунизма" говорит он дипломатично. Но, "теперь это – другая страна" – отваживается он на возражение. Он все еще очень часто водит своих детей к мессе и чувствует "большое социальное давление", чтобы делать так. "Если родители не хотят, чтобы их дети ходили в церковные классы, их считают немного странными".

Поляки, возвращающиеся из Великобритании и Ирландии, говорит он, привозят домой "другое отношение к миру", более светское в перспективе. Марчин никогда не рассматривал возможность отъезда, отчасти потому, что работа за границей, хоть и хорошо оплачиваемая, не настолько привлекательна для него. У его лучшего друга есть две учёные степени, но когда он переехал в США, он смог найти работу только кровельщика. И хотя эмиграция помогла временно сократить безработицу, говорит Марцин, здесь есть скрытые социальные издержки. Эмиграция создаёт неполные семьи: "Многие дети не знают своего отца или мать".

В понедельник утром Ольге было так плохо, что Марцин и Сильвия должны были отвести её к врачу. Здравоохранение в Польше в принципе бесплатное. "Но это не верно," говорит Марцин. Существуют длинные очереди, даже для срочных консультаций. У Сильвии недавно очень сильно болело ухо, но ей сказали, что надо будет ждать целый месяц. К счастью, друг, который работает в больнице, помог им попасть на приём к государственному врачу, а то они уже были на грани того чтобы растратиться на лечение у частника.

Вообще, тем не менее, Баняки с оптимизмом смотрят на Польшу. Историк Адам Замойский, написавший «Польша: История» (2009), описывает страну, которая страшно пострадала во время Второй мировой войны, как "ту, которая пережила многие трудные испытания и теперь выздоравливает". В течении этих двух лет, Марцин может быть волновался по поводу экономической ситуации в Польше, но сегодня он считает перспективы оптимистичными. "Это - возможно самые успешные годы нашей истории" говорит он. "Независимость, НАТО, ЕС, и теперь, возможно, евро. Это вдохновляет".

Когда Марцин впервые заговорил о международных амбициях Польши, он ограничился только одним - заслужить уважение мирового сообщества. "Я хотел бы, чтобы Польша была обычной, нормальной европейской страной. Не меньше и не больше". Но позже, он высказал ещё одно устремление - "Возможно у нас есть важная роль - соединить Западную Европу и Восток. Мы находимся между Германией и Россией. Так что мы можем быть своеобразным мостом".

Моё последнее утро с Баняками совпало с первым днем весны. У польских школьников есть традиция - чтобы отпраздновать окончание зимы, они собираются на ближайшей речке и «топят» ярко раскрашенную бумажную куклу. Воспитатели детского сада Амелии привели все 40 детей к мосту через местную речушку. Марцин и я ходим за ними по пятам. Куклу называют Maржана (в польском фольклоре, она - подруга зимы), и у одного мальчика есть специальная обязанность бросить её в воду. Он поднимает ее выше плеч, подносит к перилам моста и отпускает, позволяя ветру унести её. "Zegnaj zimo! [До свидания зима!]" поют дети, когда она касается воды. "Witaj wiosno! [Здравствуй весна!]"

«Это политически символично» - шучу я. Марцин улыбается. "Возможно"- говорит он. "Коммунизм был плохой зимой, плохими годами для нашей страны. Так что, это - прощай коммунизм. Здравствуй прекрасный новый мир".

статью прочитали: 13206 человек

Свою первую картину, прошедшую на фестивале в Роттердаме мировой премьерой, режиссер-дебютантка Ольга Шайдас назвала «Нина». По имени главной героини. Это красивая, элегантная, как почти все польки, женщина — внешне благополучная, но внутренне глубоко фрустрированная. Она хорошо образована и преподает французский, но работа не может компенсировать ей утрату личностных ориентиров. Ее бездетный брак с большим стажем держится лишь на надежде найти суррогатную мать для потенциального ребенка. Но надежда тает, а встреченная на этом пути молодая бесшабашная Магда, категорически отвергающая мужчин, вносит в жизнь Нины совершенно другую тему.

Развиваясь, эта тема приводит обеих героинь к неожиданной для них самих эволюции: теперь их связывает не каприз, не влечение, даже не страсть, а то, что Нина формулирует в ответ на недоумение своей сестры, как это можно полюбить женщину: «Я полюбила человека». Природу подобного избирательного чувства не могут понять и принять ни муж, ни традиционное общество, в котором вращается Нина. Такой конфликт почти неизбежно ведет к трагической развязке, однако авторам удается избежать пессимистического дна и даже довести фильм до своеобразного, хоть и условного хеппи-энда.

«Нина» — уже не первый сигнал возрождения, переживаемого кинематографом Польши, который долго был подавлен величием и магией классической «польской школы». Ключевыми в этом старом кинематографе были понятия романтической жертвенности и ее антитезы — вынужденного конформизма — как двух слагаемых польской истории. Этот сюжет всю жизнь воплощал в своих фильмах Вайда — начиная с «Пепла и алмаза» и вплоть до «Катыни» и «Послеобразов», посвященных трагической судьбе художника-авангардиста Владислава Стржеминского. И даже кино «морального беспокойства» в лице Занусси и Кесьлевского, хоть и дистанцировалось от исторических проклятий, было подчинено моральному кодексу — теперь уже не патриотическому, а христианскому.

При этом семья вовсе не была главной темой классического польского кино («Семейную жизнь» Занусси вынесем за скобки). А вот новейшая генерация польских режиссеров видит мир в другой оптике. Это стало очевидно с появлением «Последней семьи» Матушинского . Поскольку она тоже сконцентрирована на судьбе художника, и тоже авангардного, контраст особенно резок. Вайда изображает романтика-одиночку, героя и страдальца, женолюба и любимца женщин, раздавленного в итоге тоталитарной машиной. Его жена, талантливая художница, после разрыва с мужем угасает в больнице. В «Последней семье» все по-другому. Художник-сюрреалист Здзислав Бексиньский, конечно, чужд укладу социалистической бюрократии, но убивает его не она, а юный сосед-отморозок (в 2005-м, когда с этой бюрократией на территории Польши уже покончено). Здзислав купается в мире буйных фантазмов, но при этом проживает рутинную жизнь в малогабаритной варшавской квартирке с ее коммунальной истерикой и отчуждением, терпит и любит свою семью — суицидального сына, больную жену, старых, одной ногой в могиле, бабок. Именно эта экзотическая польская семья становится той хрупкой опорой, которая позволяет герою внутренне противостоять как социуму, так и энтропии бытия. Распад выглядит не таким красивым, как у Висконти, но, к удивлению, спасительным.

Однако вместе с враждебным социумом, вместе с сыном художника Томашем, покончившим с собой в канун миллениума, навсегда уйдет в прошлое, останется в ХХ веке и последняя семья.

То, что рождается на ее месте, мы видим в «Нине». Возникает соблазн встроить ее в ряд знаменитых картин с женскими именами — таких, как «Кэрол» и «Жизнь Адель». Но там роскошная опытная фемина — интеллектуалка, декадентка, эстетка — соблазняет юную простолюдинку, образно говоря, пожирает ее. В «Нине» ровно наоборот: зрелость и культура ищут спасения в соблазне, бегут за спонтанной юностью, хватаются за нее, как за соломинку.

Если у Матушинского семья выглядит средоточием романтического гротеска, в фильме Ольги Шайдас она претерпевает еще более радикальную метаморфозу. Сначала она ассоциируется с католическими ритуалами и всевозможными традиционными встречами, на которые собираются многочисленные и многодетные родственники Нины. Свой брак она воспринимает как «бесплодный», хотя и она, и муж не такие уж ревностные католики и совсем не ханжи. На уроках французского Нина в качестве учебного пособия использует фильм Годара «Презрение»: явный намек на ее тягу к интеллектуальной и моральной свободе.

Магда, работающая в аэропорту на секьюрити-контроле, легко меняющая партнерш — живое воплощение свободы без берегов, как и среда гей-баров, в которую она вовлекает старшую подругу. Однако фильм в итоге выруливает на другую колею, где главную героиню ждет не только раскрепощение сексуальности, но и осуществление мечты о полноценной семье и ребенке. То, что сформируется на основе нестандартного любовного треугольника (две женщины и мужчина), можно назвать пост-семьей ХХI века. Знаменательно, что возникла она в сегодняшнем консервативном польском контексте, когда в стране табуируется свободная мысль и накладывается запрет на историческую правду.

Многое объясняет тот факт, что Ольга Шайдас живет в США и связана очень личными нитями с другой молодой польской кинематографисткой, Касией Адамик. Которая является дочерью не кого-нибудь, а Агнешки Холланд, так много сделавшей для утверждения феминистских и экологических идей. Если сценарий «Последней семьи» получил благословение Вайды, то тень его ученицы Холланд несомненно витает над «Ниной». В финале картины перед глазами героини неожиданно появляется олень: своеобразный привет Агнешке Холланд, недавно выступившей с экологическим детективом «След зверя».

Как видим, молодые польские режиссеры существенно меняют канон национального кино. И происходит это не только на уровне смыслов, но и формы тоже. В «Нину», снятую в приглушенной гамме, со сверхкрупными планами и скачущим, часто размытым изображением, входишь не без сопротивления: даже Ларс фон Триер «догматического» периода отдыхает. Но именно такая изобразительная манера адекватно передает смятение, в котором пребывает героиня, а игра Юлии Киевской, равно как ее партнерши Элизы Рыцембель, довершает список профессиональных достоинств фильма. Это не сюрприз: даже в периоды упадка польского кино в нем неизменно появлялись поразительные, харизматичные актрисы. Сейчас дело дошло до режиссеров, причем обоего пола.